Клинком и словом - Алекс Фрайт

Вслед за его словами оглушительно ударил гром и опрокинул переполненное водой небо на землю. Стена дождя рухнула сплошным потоком, скрыв отчаливший паром в серой пелене.

За стрельчатыми окнами яростно бушевала гроза. И брат Пяст, тяжело ступая по каменным плитам монастырского коридора между дубовых дверей келий, тоже был вне себя от ярости. Даже, когда неделю назад ему донесли о внезапной пропаже сразу пятерых его ряженых лазутчиков на гиблой стороне за Волмой, и стали поговаривать, что он утратил не только способность управлять тайным сыском на побережье Янтарного моря, но и доверие всесильного отца Тримира, он не скрежетал так зубами. А теперь вот и среди ближайшего окружения поползли упорные слухи, что его дни сочтены. Конечно, и настоятель Мураш, и встречные монахи, как и прежде, почтительно сгибают спины, склоняют головы, прячут взор и перебирают дрожащими пальцами четки. Вот только в их глазах, за миг до того, как они уставятся в тесаный камень под ногами, он стал замечать и нечто другое, разительно отличающееся от прошлого беспрекословного повиновения. Сейчас, кипя от гнева, он был готов на убийство первого же, попавшегося на пути черного балахонника, недостаточно быстро опустившего веки. Показалось в полутьме, или нет, что тот ухмылялся? Побагровев от злости, он смотрел на плешивую макушку монаха, покрытую россыпью коричневых пятен, и тискал вспотевшей ладонью рукоять меча, тянул его из ножен, сдерживая бешенство, на два пальца, на пять. Остановился, когда на тусклом железе клинка отразилось перекошенное, морщинистое лицо, глаза, вытаращенные от ужаса, и потрескавшиеся губы, готовые исторгнуть вопль. Брат Пяст все-таки удержал руку, вогнал клинок в ножны и, ссутулившись, зашаркал сандалиями к предоставленным услужливым ключником покоям, благодарный всевышнему, что не дал зря прикончить невиновного. В окрестностях Стохода, как и на других землях сарта Некраса, еще можно было прибить пару хуторских, а вот в обители для этого необходима веская причина. Если только кого из слуг изувечить? В монастырях он всегда страдал человеколюбием, а ведь мог и не сдержаться после столь неприятных воспоминаний о недавней беседе с отцом Тримиром.

Хольд захлопнул за собой дверь, окинул безумным взглядом скромную келью и отшвырнул ногой тяжелую, резную скамью. Неожиданная острая боль перехлестнулась через его гнев, заставила охнуть, выдавила слезу на изрезанную глубокими морщинами щеку. Он скривился, потер ушибленную до синяка ступню и, прихрамывая, проковылял к окну, в которое ломился ветер. Требовалось найти выход злобе, но где ж его найдешь в монастыре?

– Вина! – заорал, морщась и потирая ногу.

Он подхватил с подноса кувшин, плеснул в чашу и влил темную жидкость в глотку.

– Ты что принес, недоношенный ублюдок? – вызверился на служку и швырнул чашу в стену.

– Вино, брат Пяст. Лучшее, – залепетал тот, пятясь к дверям. – Может в погребах чего напутали. Что дают, то и несу.

– Ну-ка, – он схватил глиняный кувшин, сунул нос в узкую горловину и принюхался, втягивая аромат.

Хмыкнул, удивляясь сам себе. Раздраженно потер лоб, разгоняя морщины к вискам. Решил, что это ярость настолько затмила разум, что и вино разбавленным водой показалось.

– Брысь, – буркнул, отворачиваясь к окну.

Мальчишка выскочил из покоев, выдохнул облегченно и обрадованно перекрестился, что и в этот раз пронесло: не побоями, а бранным словом отделался. Оглянулся воровато и выцедил оставшихся полкувшина, проклиная острый нюх и подозрительность брата Пяста, пока вино булькало на пути в желудок. Затем вытер рот и потащился по лестнице в погреб к виночерпию за новым кувшином, решив, что больше нераспечатанный сосуд не понесет. Черт с ним, с вином этим – лучше с целыми костями остаться. А старший хольд тайного сыска мрачно смотрел в окно, сжимая кулаки в рукавах просторного одеяния. За крепким переплетом, забранным желтоватым стеклом, виднелись гнущиеся под порывами ветра деревья, давило низкое небо, затянутое в черноту, и только одинокий голубой просвет, каким-то чудом продравшийся сквозь тучи, застыл над светлым пятном пшеничного поля под ним. Гроза не собиралась уходить. На смену одной полосе туч ветер тащил другую, испещренную бесконечными молниями внутри клубящихся чернильных воронок. И эта другая казалась еще чернее, еще больше, и еще злее. День начался не столько ненастьем снаружи, сколько изводящей тревогой внутри. Он уже вторую неделю ждал своего посыльного из-за Скривы, вперив неподвижный взгляд в окно, и с каждым днем росло его отчаяние, выплескиваясь неудержимым гневом. О том, что лучший соглядатай и соратник может исчезнуть, как и все остальные, брат Пяст старался не думать: хватило одного раза, когда во сне привиделось окровавленное тело большеголового Уло и невыносимо прекрасное девичье лицо рядом, и когда сам очумело вопил, проснувшись в холодном поту.

Небольшие домишки переселенцев с окрестных хуторов теснились вдоль улиц, заливаемых грязными, бурлящими потоками воды, несущейся с возвышенности у крепостного вала. Дворовые постройки едва ли не лепились друг к другу, размежевываясь такими узкими проходами, что и конному не протиснуться, чтоб колени не ободрать. Полыхнет такое хозяйство пожаром по недосмотру и все – одно пепелище от слободки останется. Поэтому монастырь, отделенный от поселения широкой полосой чистого поля и стоявший ближе к берегу Скривы, чем это скопище убогих домишек, был обнесен каменной стеной в полторы сажени высотой. И острую макушку звонницы, и небольшую церквушку, скрытую за раскидистыми деревьями, и приземистые кельи монахов, и просторные покои отца настоятеля можно было разглядеть только со стен Стохода, или взобравшись на ограду самой обители. Только поглазеть на монастырь с ограды желающих не находилось: получишь арбалетную стрелу от не в меру зоркого стражника и прикопают, как собаку. И хоронят здесь мелко. То ли монастырскому люду лень утруждаться, то ли нарочно, чтобы паводком из земли вымыло, да к Янтарному морю на корм рыбам несло.

Приблизившийся к обители путник не собирался лезть через стену, направив лошадь, вздрагивающую всем телом после жуткой переправы, прямо к воротам монастыря. Оттянул тяжелое било с кольцом и отпустил со всего маха на железо пластины.

– Вот угощу сейчас стрелой, так и руки отсохнут греметь! – тут же заорал кто-то из-за ворот охрипшим голосом.

Путник растянул губы в усмешке и вновь громыхнул кольцом. Лязгнул запор и тяжелые створки распахнулись вместе с порывом ветра, выволокли за собой двух стражников, вцепившихся в железные скобы. Воины скользили сапогами в вязкой глине, отчаянно ругались, пытаясь совладать с ветром, ливнем и мокрым деревом. Третий стоял в проходе, широко расставив ноги, целился одной рукой из арбалета, прикрыв глаза на бородатом лице от хлещущего дождя второй ладонью.

– Ну! – рявкнул он. – Если просто обсохнуть решил, так прямо и говори. Мы тебя, гость дорогой, кулаками и приветим. А если слово нужное настоятелю принес, так ярлык показывай.

– Слово, – отозвался путник.

Он швырнул в мокрую ладонь ближнего стражника полоску кожи. Тот отпустил свою половину ворот, вгляделся в оттиск печати, заглянул гостю под капюшон и бросился к старшине стражи.

– Этот, которого брат Пяст в окно вторую неделю высматривает.

– Проводи.

Он вскинул арбалет на плечо, посторонился, едва не угодив в глубокую лужу, но удержался на скользком краю. Вполголоса чертыхнулся и махнул верховому, чтобы проезжал внутрь. Лошадь зашлепала копытами, с каждым шагом окатывая его по пояс грязными брызгами. Второй стражник справился с воротами, отмыл от глины сапоги в луже поменьше и подошел ближе, встав за спиной.

– Что ж за гость такой, что брат Пяст всех монахов в ожидании затиранил? – спросил он.

– Кто его знает, – пожал плечами старший. – Может, теперь хоть съедут вместе куда подальше.

– И нам спокойнее, – усмехнулся воин, осматривая ладонь. – Надо же, заноза.

Он сунул ладонь в рот, нащупал кончик зубами, дернул, сплюнул три раза через плечо и пососал ранку.

– В караульной не сиди, кости не бросай, – сказал недовольно. – Вино запретил.

– Ты о ком? – повернул к нему голову старший.

– О настоятеле.

– Ничего. Съедут – опять заживем. Ворота запер?

– Ну, запер.

– Проверь еще раз.

– Зачем это, – удивился стражник, вытянувшись лицом.

– Проверь, говорю, – обозлился тот.

– Ну, вот, – воин поплелся обратно. – Заразное это у брата Пяста.

– Что?

– Злоба, говорю, заразная, – пробурчал в ответ.

– Болтлив стал не в меру. Вот уедут, а я тебя без хмельного все одно оставлю, чтоб о службе думал, а не языком молол. Кого тогда винить станешь?